Их помнит Таурогенская земля
Долгие годы Тауроген (Таураге), будучи приграничным городом, становился в прямом смысле участником и свидетелем многих ярчайших событий европейской истории. К сожалению, при этом чаще всего вспоминают только знаменитую Таурогенскую конвенцию, подписанную 30 декабря 1812 года между генералом Прусской армии Иоганном Давидом Людвигом Йорком фон Вартенбургом и генералом Российской армии Иваном Дибичем. В ней говорится о прекращении военных действий между подвластными им военными частями и совместных действиях против Наполеона.
Вспоминают и посещение Таурогена классиком французской литературы О. де Бальзаком 10 октября 1843 года. Здесь в ожидании обеда писатель написал единственное письмо на литовской территории. Но название города писатель упоминает в другом письме – Эвелине Ганской за пару дней до этого: «Император не только не дал мне денег, но, наоборот, /.../ отправил меня в Тауроген на экипаже, который французы называют просто почтовой каретой, но русские украшают его императорским гербом и запрягают почти двадцать лошадей».
В своём очерке «Письмо о Киеве» О. Бальзак критически заметил: «Главные российские дороги прекрасные, ровные и широкие, как Елисейские поля в Париже, между тем дороги помельче выглядят намного хуже. Во всей империи есть только шоссе между Петербургом и Москвой и между Петербургом и Таурогеном, которое на две трети совпадает с дорогой, ведущей в Варшаву. Ни сельских, ни губернских дорог нет вообще, беспрепятственно двигаться можно только на санях зимой».
Ко всему этому можно добавить, что строительство почтового тракта Тильзит – Лауксаргяй – Тауроген - Санкт-Петербург было окончено в 1833 году.
● ● ●
Как известно, в 1805-1807 гг. Таурогенское поместье стало штаб-квартирой российского царя и главной крепостью Российской армии. Сюда часто приезжали царь Александр I и прусский король Фридрих Вильгельм III.
Но многим ли знаком факт, что, кроме Александра I, по Таурогенской земле ходили ещё, как минимум, три российских царя?
В октябре 1709 года в Пруссию второй раз приехал царь Пётр I. Это был своеобразный визит победителя после разгрома шведской армии под Полтавой. Корабль, на котором приплыл царь, в Мариенвердене (сейчас Квидзын, Польша) пришвартовался вечером 15 октября. Король Фридрих I прислал за гостями несколько карет, а через несколько сотен метров за городом сам лично встретил Петра I.
Вначале Фридрих I, как и во время первого визита в 1697 году, собирался принимать российского царя в Кёнигсберге. Но свирепствовавшая в городе чума уже успела унести около десяти тысяч жизней, поэтому официальные встречи пришлось перенести в Мариенверден.
Через три дня после окончания переговоров был спланирован окончательный маршрут возвращения Петра I и свиты. 30 октября царь прибыл в Рагнит (сейчас город Неман), а на следующий день его догнала остальная часть делегации. Выяснилось, что чума – не только в Кёнигсберге, но и в Мемеле (Клайпеда), куда уже успели отправить «транспорт». Поэтому, по указанию царя, кареты из Рагнита решили переправить в Тауроген. Отсюда 1 ноября российская делегация во главе с царём отправилась домой в Москву.
В конце 1833 года по пути в Тильзит в Таурогене побывал и отец императора Александра II, император Всея Руси Николай I Павлович. Сначала он на встречи с императором Австрии в Мюнхен-Грац и с королем Пруссии в Шведте пытался отправиться из Петербурга на корабле, однако из-за сильной бури в море пришлось вернуться назад и путь продолжить на лошадях.
Об этом в своих воспоминаниях писал сопровождавший его граф, шеф жандармов и одновременно Главный начальник III отделения Собственной Е. И. В. канцелярии Александр Бенкендорф:
«...Лошади были заготовлены везде на моё имя, и мы пронеслись, не останавливаясь, до прусской границы. На станциях в России, разумеется, узнавали государя, а в Таурогене управляющий таможней, не зная, что заключить из такого инкогнито, ограничился глубоким поклоном нашей коляске. Проехав с такой же быстротой через Тильзит и Кёнигсберг, мы только в Эльбинге вышли из коляски, чтобы позавтракать, пока смазывали колёса. Государь продолжал, к большому своему удовольствию, разыгрывать роль моего адъютанта, что часто давало повод к смешным сценам с почтмейстерами».
И ещё один представитель царской семьи останавливался в Таурогене в 1838 году. Правда, официально царём он стал только по прошествии семнадцати лет. Но факт остаётся фактом – Тауроген посещал Александр II (Николаевич). Будущего правителя России в этой поездке, как и во всех других поездках по Сибири и Западной Европе, сопровождал великий российский поэт, один из родоначальников романтизма в русской поэзии, переводчик, близкий друг А.С.Пушкина Василий Жуковский. В 1825 году в чине надворного советника В.Жуковский был назначен наставником будущего императора Александра II.
Небольшой отрывок из дневника В.Жуковского: «6. Пятница. Ужинали в Энгельгардсгофе. Завтракали в Яништах. /.../ В Шавлях встреча с князем Долгоруким. Завтрак. В Таурогене обед в шесть часов вечера. Из Тильзита выехали в половине 11-го часа».
● ● ●
Достоин внимания и отрывок из письма классика русской литературы, автора романа «Обломов», Ивана Гончарова к Ивану Ляховскому в конце августа 1857 года из Парижа:
«А Вас прошу повидаться с Дмитрием Дмитриевичем Маркеловым и попросить, не может ли он устроить, чтобы, когда я приеду в Варшаву или Тауроген, в начале октября, начиная с 1-го по 7-е число, мне тотчас дали место в почтовой карете. Я потому назначаю два места, что, может быть, Тургенев поедет к тому же времени в Россию, и мы сговариваемся вместе».
Сегодня мало кто сможет проверить этот факт, но, возможно, через Тауроген проезжали и два великих писателя с мировым именем.
Зато точно известно, что зимой 1847 года в городе на реке Юра на несколько часов останавливался великий французский композитор, дирижёр Гектор Берлиоз.
Вот что писал он в одном своём письме из России: «...Почтовая карета довезла меня до русской границы, до Таурогена. Отсюда пришлось засесть в железные сани и не покидать их до самого Санкт-Петербурга; в течение четырёх трудных дней и не менее ужасных ночей я в них испытал все муки, о которых ранее не имел никакого понятия».
Воскресным вечером 28 февраля 1847 года Берлиоз прибыл в Петербург, где его встретил граф Михаил Юрьевич Виельгорский.
1 июня через Тильзит, а значит, опять через Тауроген, легендарный композитор направился в Берлин. В России по просьбе своей почитательницы - великой княгини Елены - он побывал ещё раз, зимой 1867–1868 года.
● ● ●
Фамилия французского эмигранта, офицера-проходимца Дантеса (Жоржа Геккерна, Georges Charles de Heeckeren d´Anthès) во всеуслышание прозвучала после трагической дуэли с великим поэтом Александром Пушкиным. Упорно преследовавший жену А.С.Пушкина Дантес 27 января 1837 года на дуэли ранил поэта, а через пару дней Пушкин умер.
По приказу царя Дантес 18 марта был уволен из гвардии, понижен в звании до рядового, и ему приказано уехать из России. На следующий день к нему явился жандармский офицер Яков Новиков, который должен был сопровождать Дантеса до Таурогена. Французу предоставили часовое свидание с отцом и женой. После обеда, без четверти два, сани с Дантесом, офицером Я.Новиковым и ещё одним жандармом тронулись в сторону российской границы. Двадцать третьего марта путешественники, преодолев за четверо суток восемьсот вёрст (больше восьмисот километров) достигли города Тауроген.
По Прусской земле Дантесу пришлось ехать на нанятых лошадях: «Сани мчат меня из Таурогена. Впереди, между кучами снега, вдруг высвечивается жёлто–чёрный столб с одноголовым, распрямившим крылья, орлом. Через час я в Тильзите».
Вернувшийся в Петербург офицер Я.Новиков объяснил, что в дороге Геккерн был очень спокоен и мало с кем разговаривал, а на прощание дал 25 рублей».
Хотя, как широко известно, эта нелепая дуэль могла и не состояться и про Дантеса (Гекерена) никто и никогда бы не узнал. Наоборот, Тауроген мог бы увидеть ещё одну мировую знаменитость. А.Пушкин, находясь в ссылке в деревне Михайловское (1824-1826 годы), с помощью друзей, вполне серьёзно планировал побег из России. Сначала за полтора-два дня - из Михайловского в Дорпат (Дерпт, ныне Тарту). Отсюда – через Тауроген в Тильзит (ещё около трёх дней). Но план рухнул, остались только мечты. А про то, чего не было, не стоит и говорить.
● ● ●
Фамилию российского революционера, публициста, писателя, философа, одного из родоначальников движения народников Александра Герцена со студенческих лет сегодня помнят, возможно, только люди старшего поколения. Правда, его роман в четырёх томах «Былое и думы» и роман «Кто виноват?» популярны и сегодня. Однако его жизнь словно разделена на две условные части: родившийся в 1812 году и проживший в России свои сознательные годы «ссыльного и преследуемого грешника», 19 января 1847 года с семьёй, матерью и двумя подругами матери, А.Герцен тронулся в далёкий путь. 31 января 1847-го в Таурогене пересёк границу и до конца жизни странствовал по разным странам Европы.
Интересная деталь, упомянутая в романе «Былое и думы» - до Таурогена семью писателя провожал старый друг и настоящий «образец отчего дома» Карл Зоненберг, а также дочь Наталья (Тета), и А.Герцену обязательно надо было найти для неё кормилицу («Чтобы хоть кормилицу удалось найти в Тауроге»). Всё решилось положительно. В романе расставание описывается коротко: «Счастливо! Счастливо! – всё говорил наш старый знакомый Карл Иванович, проводивший нас до Таурогена, и кормилица Теты, красивая крестьянка, проливавшая слёзы».
Однако всего через несколько километров путешественники столкнулись с ещё одной проблемой.
«…В Лауцагене (Лауксаргяй) прусские жандармы просили меня взойти в кордегардию. Старый сержант взял пассы, надел очки и с чрезвычайной отчётливостью стал вслух читать всё, что не нужно: «Auf Befehl s. k. M. Nicolai des Ersten… allen und jeden denen daran gelegen etc, etc… Unterzeichner Peroffski, Minister des Innern, Kammerherr, Senator und Ritter des Ordens St. Wladimir… Inhaber eines goldenen Degens mit der Inschrift für Tapferkeit» (По команде с. к. М. Николай Первый ... все и все заинтересованные и т. д. и т. д. ... Подпись Пероффский, министр внутренних дел, камергер, сенатор и рыцарь ордена Святого Владимира ... обладатель золотого меча с надписью за храбрость…).
Этот сержант, любивший чтение, напоминает мне другого. Между Террачино и Неаполем неаполитанский карабинер четыре раза подходил к дилижансу, всякий раз требуя наши визы. Я показал ему неаполитанскую визу, ему этого и полкарлина было мало, он понёс пассы в канцелярию и воротился минут через двадцать с требованием, чтоб я и мой товарищ шли к бригадиру. Бригадир, старый и пьяный унтер-офицер, довольно грубо спросил:
– Как ваша фамилия, откуда?
– Да это всё тут написано.
– Нельзя прочесть.
Мы догадались, что грамота не была сильною стороной бригадира.
– По какому закону, – сказал мой товарищ, – обязаны мы вам читать наши пассы? Мы обязаны их иметь и показывать, а не диктовать: мало ли что я сам продиктую.
– Accidenti! (Чёрт!) – пробормотал старик, – va ben, va ben! (это хорошо, это хорошо!), и отдал наши виды, не записывая.
Учёный жандарм в Лауцагене был не того разбора; прочитав три раза в трёх пассах все ордена Перовского, вплоть до пряжки за беспорочную службу, он спросил меня:
– Вы-то, Euer Hochwohlgeboren (Ваш самый прирождённый что такое?)
Я вытаращил глаза, не понимая, что он хочет от меня.
– Fräulein Maria Ern, Fräulein Maria Korsch, Frau Haag (Мисс Мария Э., мисс Мария К. Орш, миссис Х. Ааг), – всё женщины, тут нет ни одного мужского вида.
Посмотрел я: действительно, тут были только пассы моей матери и двух наших знакомых, ехавших с нами, – у меня мороз пробежал по коже.
– Меня без вида не пропустили бы в Таурогене.
– Bereits so, (так, так) только дальше-то ехать нельзя.
– Что же мне делать?
– Вероятно, вы забыли в кордегардии, я вам велю заложить санки, съездите сами, а ваши пока погреются у нас.
Я не могу без смеха вспомнить этот глупый случай, именно потому, что я совершенно смутился от него. Потеря этого паспорта, о котором я несколько лет мечтал, о котором два года хлопотал, в минуту переезда за границу поразила меня. Я был уверен, что я его положил в карман, стало быть, я его выронил, – где же искать? Его занесло снегом… надобно просить новый, писать в Ригу, может, ехать самому; а тут сделают доклад, догадаются, что я к минеральным водам еду в январе. Словом, я уже чувствовал себя в Петербурге, образы Кокошкина и Сахтынского, Дубельта и Николая бродили в голове. Вот тебе и путешествие, вот и Париж, свобода книгопечатания, камеры и театры… опять увижу я министерских чиновников, квартальных и всяких других надзирателей, городовых с двумя блестящими пуговицами на спине, которыми они смотрят назад… и прежде всего, увижу опять небольшого, сморщившегося солдата в тяжёлом кивере, на котором написано таинственное 4, обмерзлую казацкую лошадь…
Между тем заложили большую печальную и угловатую лошадь в крошечные санки. Я сел с почтальоном в военной шинели и ботфортах; почтальон классически хлопнул классическим бичом – как вдруг учёный сержант выбежал в сени в одних панталонах и закричал:
– Halt! Halt! Da ist der vermaledeite Paß (Стоп! Стоп! Есть чёртов паспорт), – и он его держал развёрнутым в руках.
– Посмотрите, – сказал он, – ваш русский сержант положил лист в лист, кто же его там знал, я не догадался повернуть листа…
А ведь прочитал три раза: «Es ergehet deshalb an alle hohe Mächte, und an alle und jeden, welchen Standes und welcher Würde sie auch sein mögen» (Оно распространяется на все великие державы, и на всех и каждого, независимо от их статуса и достоинства)».
● ● ●
Ещё один интересный отрывок из письма сына генерал-адъютанта В.Шеншина Николая писателю, генералу Н.Орлову в 1854 году. Автор письма был исключительной личностью, потому что, например, в Зимнем дворце его крестили сам император Николай I с супругой:
«Дорога в вагоне из Берлина в Кёнигсберг была очень интересной, соседи менялись, болтали, меня считали то шведом, то австрийцем, очень много врали, нас ругали. Вечером 2-го дня был в Таурогене».
Фамилия попа Георгия Гапона знакома каждому, кто хоть одним ухом слышал о Кровавом воскресенье 9 января 1905 года, когда по приказу царя была расстреляна мирная демонстрация рабочих, нёсших в Зимний дворец петицию. Эти события, как известно, дали начало первой Российской революции 1905-1907 годов.
Поп Гапон, основной организатор демонстрации, шёл во главе колонны. Позже выяснилось, что его наняла тайная царская полиция, но в реальности он действительно хотел добиться для бедных слоёв населения лучших условий жизни.
Г.Гапона, вытащенного из-под огня эсером П.Рутенбергом, по дороге остригли и переодели в светскую одежду, отданную одним из рабочих, а затем привели на квартиру писателя Максима Горького. Увидев Гапона, Горький обнял его, заплакал и сказал, что теперь «надо идти до конца».
Некоторое время поп скрывался под Петербургом, в деревне, а 19 января тайно выехал за границу.
В этой истории тоже много мистики. 18 января против Гапона возбуждено уголовное дело, 20-го Рутенберг должен был привезти паспорт. Но объявившийся накануне у Гапона «посланец из столицы» посоветовал попу срочно бежать из страны.
Пётр Рутенберг: «Я решил за границу ехать вместе с ним. Отослал им паспорта, указания, где и как со мной в России встретиться. Но его в деревне уже не было. Не дождавшись известий от меня, он уехал самостоятельно и перешёл границу у Таурогена на целый день раньше меня».
По воспоминаниям Г.Гапона, начальный план побега был такой: «Я должен был ехать до Пскова, там пересесть в Варшавский поезд, и, прибыв в Вильнюс, вернуться в Двинск (Даугавпилс), а оттуда через Шяуляй ехать к границе».
Но, как нередко бывает, уже с первых минут план не сработал. По дороге на вокзал Гапона настигла вьюга, он заблудился и опоздал на поезд. А когда, наконец, сел, ему померещилось, что за ним слежка. Тогда Гапон вышел на станции Субачюс (сейчас это Купишкский район) и с помощью революционно настроенных товарищей добрался до границы. Дальше всё было проще.
Сам Георгий Аполлонович писал: «Я переоделся в крестьянское платье и поехал в пограничную деревеньку Т. Было воскресенье, и мои спутники пошли в церковь, оставив меня отдохнуть в избе. Этот день едва не стал последним в моей жизни. Страшные холода заставляют крестьян герметически закрывать свои избы, замазывая двойные рамы. Я лёг спать, радуясь теплу от печки, и, когда два часа спустя за мной пришли контрабандисты, они нашли меня в полубессознательном состоянии. Немедленно были открыты форточки и меня вынесли на двор, где я вскоре пришёл в себя. Мы все впятером и поехали к дому, стоящему у самой границы. Здесь меня поручили одному молодому поляку, который, как оказалось впоследствии, не заслуживал доверия. Он пошёл предупредить дежурного солдата о нашем приезде.
Я должен объяснить, что вдоль всей западной границы России живёт население, значительная часть которого - профессиональные контрабандисты, занимающиеся одновременно и переводом беглецов через границу, входя для этого в сделку с пограничной стражей. Вечером желающие перейти границу собираются в одиночку или партиями и платят пограничникам от одного до трёх рублей с человека. Опасность грозит только со стороны сыщиков, живущих по соседним деревням, а также в случае внезапной замены прежней пограничной стражи новою, с которой ещё не успели войти в сделку, и потому она стреляет в каждого, желающего перейти границу. Случается также, что, узнав о злоупотреблениях, из Петербурга присылают офицера, специально для наблюдения, и тогда все планы рушатся.
Тем временем мы продолжали бежать к ближайшему дому. Почувствовав себя в сравнительной безопасности, я спросил моего маленького спутника, не испугался ли он. «Испугаться солдата? Никогда!» – ответил он с сердцем.
Тот дом, к которому мы бежали и где нас гостеприимно встретили, принадлежал одному немцу. Здесь я попросил дать мне другую одежду, взамен которой оставил свою. Когда были поданы лошади, хозяйка села в сани со мной и с мальчиком и отвезла нас в соседнюю корчму, находившуюся на расстоянии полумили. Сюда контрабандисты должны были доставить мой багаж, но его ещё не было. Наконец, я вздохнул свободно и, подкрепив себя едою, простился с мальчиком, дав ему 5 рублей, которые он тщательно спрятал за пазуху. После некоторого размышления я решил ожидать свой багаж. Спустя несколько часов в гостиницу вошёл человек высокого роста с нахальной физиономией и, подойдя ко мне, обратился по-русски с вопросом: «Куда вы едете? И как идут дела в Петербурге?» Я ответил: «Ничего о Петербурге не знаю». Но он настойчиво продолжал расспрашивать: кто я? На что я ему ответил, что я дезертир. «А, – сказал он, – так я приведу вам ваших соотечественников, которые будут очень рады вас видеть», и с этими словами он вышел из комнаты. Хозяйка, поманив меня пальцем, прошептала: «Это агент русской полиции; вам бы лучше сейчас уехать», и приказала кучеру приготовить лошадей. Но прежде чем она вернулась, снова появился агент, но на этот раз с двумя другими. Меня предупреждали, что Германия выдаёт дезертиров, но это слово случайно сорвалось с моего языка. Очевидно, необходимо было бежать. Я видел в окно, что лошадей уже зануздали. Хозяйка вошла в комнату и заняла агента разговором. «Я забыла отдать вам письмо», – внезапно сказала она, многозначительно кивнув мне головой, увела агентов в соседнюю комнату. Сделав вид, что я следую за ними, я бросился к двери, прыгнул в сани и помчался. Оглянувшись назад, я увидел, как агент выбежал из гостиницы, но других лошадей не было, и я скоро потерял гостиницу из виду и направился в Тильзит».
В Тильзите Г.Гапон познакомился с литовским социал-демократом, который помог ему добраться до Берлина, а уже оттуда – до Женевы. Примерно в это же время, с разницей в сутки, границу пересёк и Пётр Рутенберг, гнавшийся за своим подопечным.
● ● ●
«Нелёгкое дело трястись день и ночь в громоздкой колымаге, в особенности, когда сидишь не внутри, а «вне почтового экипажа», как сказано в проездном билете. Ноги затекают, бока болят от толчков. Холодный ветер продувает насквозь, не обращая внимания на кожаную занавесочку, которой полагается ограждать от стихий пассажиров, сидящих на наружных местах...
«Одно неудобство наружного места: сидеть тесно, – писал Бородин матери с дороги. - Если бы мой сосед был бы немного потолще, то не знаю, как бы мы уместились на такой узенькой скамеечке. Другое неудобство заключается в том, что возле, за тоненькой перегородкой, сидит кондуктор, который немилосердно трубит над самым ухом и вдобавок трубит крайне фальшиво. Ночь была лунная, и я смотрел с удовольствием, как мы проезжали мимо триумфальных ворот по Петергофской дороге; проехали Стрельну, Петергоф. Кондуктор в скором времени угомонился и не трубил больше… Мне не спалось, я глядел чрез маленькое овальное окошечко, сделанное в кожаной занавеске, на пустые поля, мелкие сосны и березняк, слушал гиканье ямщика, топот лошадей и мелодическое сопение моего соседа, спавшего крепким сном».
Это – короткий эпизод из поездки на типичном «транспорте» того времени великого русского композитора и химика грузинского происхождения Александра Бородина. Медицинско-хирургическая академия командировала его, уже защитившего докторскую диссертацию по органической химии, набраться за границей опыта и по возвращении стать помощником профессора Петербургской академии наук. Конечно, может показаться очень странно, что автору будущей, пусть незаконченной, оперы «Князь Игорь» со знаменитыми половецкими плясками, симфоний, фортепианных пьес пришлось шесть суток трястись через Европу в таких ужасных условиях. Но тогда ему было всего двадцать шесть, и только через десятилетие в Петербурге была исполнена его «Первая симфония», принёсшая А.Бородину великую славу.
Нам же сегодня намного важнее, что 1 ноября 1859 года А.Бородин побывал в Таурогене. Почтовая карета доставила его до Таурогена, на Прусскую границу. Здесь – короткий отдых, а дальше путешествие продолжалось через всю Германию до города Гейдельберг княжества Баден.
● ● ●
Совсем чуть-чуть не хватило, чтобы в историю Таурогенской земли была вписана и страница с именем родоначальника русской классической музыки Михаила Глинки, чьи оперы и инструментальные произведения постоянно находятся в репертуарах самых знаменитых театров мира и лучших исполнителей. В марте 1834 года они с сестрой получили в Берлине известие о кончине отца. Без долгих колебаний отправились домой в Москву. Но из Тильзита через теперешние Микитай поехали не прямо на Тауроген, а, как вспоминал сам композитор, «мы ехали через Юрбург, Ковно, Вильно, Минск и Смоленск».
Зато с Таурогеном неожиданно очень хорошо познакомился учёный с мировым именем – физиолог, почётный член Российской Императорской академии наук, Иван Сеченов. Благодаря его исследованиям в области физиологии, диагностика болезней шагнула далеко вперёд. Его имя присвоено Московскому медицинскому институту.
В конце января 1860 года после трёх с половиной лет работы за границей тридцатилетний И.Сеченов возвращался домой – сначала на поезде до Кёнигсберга, потом в почтовой карете через Тауроген, Ригу в Петербург.
«В Кёнигсберге я получил место в заднем 4-местном купе с тремя дамами: француженкой-модисткой, возвращавшейся из Парижа в Петербург, рижанкой, говорившей свободно по-французски, и очень молоденькой немкой, ехавшей куда-то неподалёку от Кёнигсберга. От непривычки ли к езде в закрытой рессорной карете, или оттого, что мы с нею сидели на передней скамье и ехали спиной вперёд, но только в самом начале пути бледная немочка стала бледнеть с явными признаками тошноты. По счастью, моя шляпа–цилиндр была у меня под рукой и спасла сидящих перед нами дам от напасти, так как времени поднять окно со стороны немки не было. Она, конечно, очень сокрушалась, что из-за неё я потерял выкинутую в окно шляпу; но благодаря этой маленькой жертве я приобрёл расположение моих спутниц и проехал с ними всю дорогу в приятельских отношениях. В Таурогене меня, впрочем, ожидал не совсем приятный сюрприз. Когда нас, пассажиров, пригласили в бюро получать наши паспорта, чиновник объявил мне, что я имею уплатить 30 руб., так как при отъезде за границу уплатил только за полгода, а за границей пробыл три с половиной. Этого я не рассчитал в Гейдельберге, и в кармане у меня оставалось лишь несколько рублей на пропитание до Петербурга. Выручил меня стоявший рядом со мною пассажир переднего купе. Пассажир этот оказался виолончелистом Давыдовым, ехавшим в Петербург из лейпцигской консерватории и уже восхитившим на этом пути Берлинскую публику. Он меня здесь же, на станции, представил какому-то еврею солидного возраста, и тот за оставленный задаток – золотые часы – дал мне 30 рублей. В Петербург приехали вечером первого февраля, около девяти часов», - вспоминал впоследствии И.Сеченов.
● ● ●
Странная вещь, всё-таки, история. И.Сеченов, явно не будучи сильным знатоком музыки, как бы между прочем, упоминает в своём рассказе фамилию какого-то Давыдова. И если бы не поинтересоваться глубже, можно было бы никогда не узнать, что Тауроген посещал ещё один великий человек, один из ярчайших представителей Российской музыкальной интеллигенции второй половины XIX века.
Карл Давыдов через 16 лет после описанного путешествия стал директором Санкт-Петербургской консерватории и был на этой должности одиннадцать лет. Правда, до этого закончил ... физико-математический факультет Московского университета и решил посвятить жизнь композиторской деятельности. Совершенствовался в Германии, в Лейпциге. После успешного выступления в Гевандхаузе, на котором К.Давыдов исполнил свой первый концерт, он был признан неоспоримым виртуозом виолончели. Стал профессором Лейпцигской консерватории, с успехом гастролировал в Германии и Голландии.
И всё-таки тоска по Родине победила. Не сомневаясь, К.Давыдов принял предложение композитора А.Рубинштейна стать профессором первой в России Санкт-Петербургской консерватории. Здесь и работал всю оставшуюся жизнь.
А пока что ему было всего двадцать два года, сегодня хорошо всем известная история его успеха ждала в будущем, и в Таурогене он спас из очень запутанной финансовой ситуации другую будущую мировую знаменитость - И.Сеченова.
● ● ●
Каждому, кто хоть немного интересовался мировой географией, знакома фамилия легендарного российского учёного Петра Семёнова–Тян-Шанского. Более сорока лет этот человек руководил Российским географическим обществом, был главным инициатором первой в России переписи населения и реформы по отмене крепостного права. А главное, он первый из европейцев начал исследовать Тяньшаньский горный массив, за что получил заслуженное право добавить к фамилии почётную вторую часть – Тяншаньский. Его именем названо немало ледников, горных вершин Средней и Центральной Азии, Арктики, Аляски, учреждена именная золотая медаль. В 1853 году в Берлинском университете он изучал географию и геологию, близко дружил с гениальным учёным А.Гумбольдтом. И вот в 1855 году, закончив учебу, П.Семёнов–Тян-Шанский возвращался домой в Россию.
Как он сам позже вспоминал: «...из Берлина до Кёнигсберга по железной дороге, а поскольку дальше её не было, на наёмном экипаже должен был ехать до пограничного городка Тауроген». Здесь, через несколько часов ожидания, пересел в другой экипаж и продолжил путешествие в Петербург.
● ● ●
И, наконец, факт, который может сравниться с историческим посещением Таурогена О.Бальзаком, но одновременно являющийся очевидным открытием. Теперь учителя музыки района, говоря о самых знаменитых музыкальных деятелях мира, смогут сказать: в Таурогене гостил немецкий композитор и влиятельный музыкальный критик, один из ярчайших композиторов романтиков, пианист, дирижёр, педагог Роберт Шуман. Можно совсем не интересоваться классической музыкой, не любить её, но даже у самого большого пессимиста защемит сердце, когда он услышит легендарную пьесу Р.Шумана «Мечта».
Тридцатичетырёхлетний, хорошо в Европе известный композитор, с женой, музой его жизни и творчества, вдохновительницей и исполнительницей многих произведений известной пианисткой, дочерью учителя Шумана Кларой Вик 25 января 1844 года отправился в большое концертное турне в столицу России Санкт-Петербург и Москву. Кстати, отец Клары был уверен, что Р.Шуман мог стать лучшим пианистом Европы. Но после травмы и сильного ранения руки Роберту пришлось отказаться от карьеры пианиста и полностью отдаться творчеству.
Итак, Берлин и встречи с композиторами Феликсом Мендельсоном, певицей Вильгельминой Шрёдер Девриент, поэтом Фридрихом Рюкертом, посещение городов Диршау (Dirschau – теперь польский город Тчев), Мариенбург, Кёнигсберг, где 3 и 4 февраля Клара устроила два сольных концерта. Вот что она сама об этом писала в своих дорожных записях:
«Мы уехали из Берлина в субботу вечером скорым поездом (самым удобным, каким только я когда-нибудь ездила) и достигли Кёнигсберга во вторник вечером, где были приняты очень приятно. Это ужасный город, но это только делает его людей красивей. В пятницу и субботу имела концерты в театре при полных залах, но было очень холодно, потому что зал большой и не отапливается.
В воскресенье мы уехали из Тильзита, где провели вечер с начальником почтового отделения Нернстом (необычайно приятная семья); я много играла, не смотря, что после концерта в Кёнигсберге половину ночи заняла упаковка вещей, встала в пять и весь день ехали. В понедельник встали в три часа, а в четыре отправились на границу. Не могу не сказать, что в Кёнигсберге был фортепьянный мастер, на инструментах которого я играла (его звали Марти). Он любезно предоставил нам сани до границы (далее половину дороги из Кёнигсберга ехали исключительно на санях. Из Тильзита в Тауроген ехали с экстра-почтой.
В Таурогене Нернст заранее заказал нам места для поездки в красивых, удобных двухместных скорых санях в Ригу. В Кёнигсберге российский консул дал письмо для инспектора таможни (очень красивый мужчина), и нас здесь приняли очень хорошо. Как и везде, наш багаж был открыт, поверхностно осмотрен и закрыт опять. Они никогда сильно не проверяли музыкантов.
В Таурогене мы сами нашли прекрасную почтовую станцию и особенно возбуждающий аппетит завтрак. Более того, консул рекомендовал нас одному официальному должностному лицу – пограничнику, который вёл себя очень культурно, помог с паспортами и чемоданами. Поэтому приехали в Ригу очень комфортабельно, но как неприятен был этот город!».
Ко всему этому остаётся только напомнить, что Клара и Роберт Шуманы Тауроген посетили 5 февраля 1844 года, а завтракали в тогдашней почтовой станции (теперь центральный почтамт Таураге), всего через четыре месяца после приезда О.Бальзака.
Жаль, но не удаётся найти информации о возвращении семейного дуэта назад. Зная, что в 1844 году железнодорожной линии из Москвы в Кёнигсберг точно не было, а значит, К. и Р.Шуманы неизбежно должны были ехать каретой или санями опять же через Тауроген.
● ● ●
И ещё немного о двух, связанных с Таурогеном, великих личностях.
Российский политический деятель Александр Бенкендорф, сопровождавший через Тауроген также императора Николая I, вспоминал, как после подписания Тильзитского мира в июле 1807 года к императору (имеется в виду Александр I) был вызван граф Толстой: «Несмотря на нашу спешность, догнали его только на следующий день в Таурогене».
Граф, генерал-лейтенант, дипломат Петр Толстой в 1805 году участвовал в военных действиях против Наполеона, а также в российско-французских переговорах в Тильзите. Подписание договора он принял как трагедию и отказался от присвоенного ему Наполеоном ордена Легиона чести.
Сохранился интересный рассказ о том, как, будучи в Тильзите, Александр I хотел угостить французских гвардейцев, но не удалось найти столько столовых приборов. Узнав про это, недовольный император передал обер-гофмаршалу графу Толстому: «Собери с каждого человека хотя бы по двадцать пять червонцев, но чтобы обед был».
Граф Толстой, известный своей открытостью, ответил: «Так неужели прикажете каждому солдату положить на стол червонцы? Приборов всего двенадцать. Больше Вы приказали в поход не брать».
После Тильзитского мира графа отправили послом в Париж наблюдать за исполнением условий договора. Но граф не оправдал доверие императора и был отозван с поста.
Один из ярчайших военных стратегов Европы Карл Клаузевиц родился в 1780 году в Бурге (под Магдебургом). В 1806 году участвовал в войне с Наполеоном I. Когда тот напал на Российскую империю, К.Клаузевиц из прусской армии перешёл служить русскому царю Александру I. С И.Дибичем руководил на переговорах российской делегацией, которая 30 декабря 1812 года подписала Таурогенскую конвенцию.
Так вот, изъявив желание служить в российской армии, он 2 мая 1812 года через Тильзит, Тауроген и Вильнюс отправился в Петербург. В Тильзите осмотрел место подписания исторического Тильзитского мира, а в Таурогене, на российской границе, пришлось долго ждать, пока оформлялись документы. Это потому, что его прошение об отставке король Пруссии отклонил.
В Таурогене Клаузевица принял полковник пограничник, казак. Его жена, крупная, приятная женщина из Новочеркасска, как вспоминал сам Карл, годилась только для готовки, стирки, чистки и для того, чтобы рожать детей. И хотя Клаузевиц ни слова не понимал по-русски, хозяева старались занимать его как можно больше. Чтобы не остаться совсем равнодушным к такому гостеприимству, гость показал хозяевам небольшой портрет своей жены Марии. Полковник с женой очень хвалили её внешность, а когда Клаузевиц, наконец, собрался ехать дальше, жена полковника встала и, не обращая внимания на мужа, страстно поцеловала Карла в обе щеки.
Российскому царю К.Клаузевц был представлен как лучший специалист по военной истории. Зимой 1812 года он вместе с армией генерала П.Витгенштейна вернулся в Тауроген, где принимал участие в подготовке Таурогенской конвенции и в переговорах.
