Пошёл восьмой год. Промежуточные итоги донбасской войны для Украины

13 апреля 2014 года и.о. президента Украины Александр Турчинов объявил о начале антитеррористической операции (АТО) в Донбассе. Так началась война, которой сейчас исполнилось 7 лет. В истории уже была Семилетняя война, которая, впрочем, уложилась в 6 лет и 9 с лишним месяцев. Конец же нынешнего конфликта не просматривается.

Сейчас принято говорить об обострении в Донбассе. Так, за первые 8 дней апреля в ДНР официально зафиксировали 30 обстрелов, из них 12 из миномётов, выпустивших 173 мины. Частота и интенсивность обстрелов сейчас заметно выше, чем в начале этого года, но в 2020 году в те же первые 8 дней апреля имели место 130 обстрелов, из них 62 миномётных (509 мин), а также из тяжёлых вооружений, сейчас не применявшихся — 7 из 122 мм гаубиц (61 снаряд) , 1 из танков (4 снаряда) , 3 из ПТУР (4 ракеты). Однако тот факт, что об обострении не говорили тогда, а говорят сейчас — на формально не столь остром фоне — как раз и может быть косвенным признаком того, что мы находимся накануне больших перемен. Почему — объясню в самом конце. А пока о промежуточных итогах этой войны. Поскольку про Славянск, Иловайск и Дебальцево все знают, прежде всего об итогах тех 6 с лишним лет, когда на Донбасском фронте было без перемен.

Война с Россией без транзитного риска

На Украине этот конфликт официально считается войной с Россией. Над таким тезисом в России принято смеяться, а зря. Ведь речь идёт не только о словах из уст лидеров Украины, но и о правовой категории, из которой вытекают конкретные последствия. Так, понятие “вооружённая агрессия России” закреплено в принятом в январе 2018 законе о реинтеграции Донбасса и перекочевало оттуда в другие правовые акты. Как видно из других украинских законов, понятие “вооружённая агрессия” идентично понятию “война”.

Правовая норма о российской агрессии является обоснованием для дискриминационных норм в отношении граждан и юридических лиц Российской Федерации — так, например, им запрещено участвовать в приватизации украинских предприятий.

В связи с этим возникает вопрос: можно ли с государством, которое по своим законам считает себя воюющим с Россией, так же безопасно вести дела, как и в то время, когда оно себя таковым не считало?

В августе 2014 отставной тогда украинский политик Алексей Данилов говорил: “Мы продолжаем Крым обеспечивать электроэнергией. Имеем ли мы право на следующий же день после акта агрессии со стороны Российской Федерации закрыть газовый вентиль? И пусть фрау Меркель с герром Путиным выясняют, почему нет газа?”

Что изменилось с того времени? Украина с 2015 не поставляет электричество в Крым, осуществились и многие другие идеи, высказанные Даниловым в том интервью, причём задолго до того, как осенью 2019, когда Данилов вернулся во власть, став секретарём Совбеза Украины и главным “ястребом” команды Зеленского. Да, транзит газа через страну, которая считает себя воюющей с Россией, продолжался. Но безопасно ли это? Даже если Москва ни разу публично не говорила о такой опасности для обоснования необходимости альтернативных маршрутов?

Нацификация = европеизация

Сегодняшняя Украина — с наращиванием репрессий против инакомыслящих, с запретом оппозиционных телеканалов, закрытием русских школ, с разбухающим индексом запрещённых к ввозу книг (где пребывают, в частности, записки княгини Дашковой или “Сталинград” Энтони Бивора) куда больше похожа на ту страну, которое рисовало российское телевидение весной 2014, чем на саму себя, какой она была в то время. Тогда многие люди, даже не имеющие симпатий к киевской власти, говорили, что такая пропаганда — это перебор. А оказалось, что не перебор, а предвидение.

Вот только хвалить российскую пропаганду не приходится. Оценивая события вокруг Украины, она слишком сосредоточилась на “фашистах-бандеровцах”. Спору нет, бандеровцы отвратительны как в историческом виде, так и в лице их современных последователей. Но эти качества не должны заслонять более серьёзных вещей, которые видны, например, при внимательном анализе попыток урегулирования конфликта — как текста Минских соглашений, так и шагов (весьма робких) по их реализации.

Да, справедливо говорится, что Украина Минские соглашения выполнять не хочет. Обосновывать далее эту аксиому излишне.

Но, с другой стороны, если сравнить Минские соглашения с любыми документами по урегулированию конфликтов и вообще с любыми международными договорами, то поражает нечёткость многих их моментов. Достаточно сказать, что там вообще не поименованы субъекты конфликта. При доброй воле всех сторон такая нечёткость не стала бы неодолимым препятствием, но сейчас она умело используется Киевом и его покровителями для сохранения тупиковой ситуации.

Также при подобном сравнении поражает скромность того, что должны получить жители неподконтрольного Донбасса при урегулировании. Ведь по Минским соглашениям ДНР и ЛНР не входят в состав Украины на основании особого статуса, объектами особого статуса являются исключительно отдельные муниципальные образования этой территории, города, посёлки, сельсоветы. Ближайшим аналогом такого статуса является правовое положение населённых сербами муниципалитетов хорватской Восточной Славонии. Но конфликты с долей конфликтующего региона/этнического меньшинства/политической силы, соответствующей доле Донбасса в населении Украины, обычно решались на основе куда большей автономии или же разделения власти между правительством и мятежниками. Европейские примеры — белфастское соглашение по Северной Ирландии (1998), Охридское соглашение по Македонии и множество соглашений по гражданским войнам в Африке (Мозамбик, Демократическая Республика Конго, Судан и др). Эти же документы выглядят несравненно лучше Минских соглашений и в плане чёткости формулировок, и в плане гарантий участникам конфликта.

Да, не везде в Африке эти соглашения сработали, но есть и позитивные примеры, например, Мозамбик, где произошла вообще перезагрузка госструктур, в частности произошло паритетное формирование армии (сухопутных войск, авиации и флота) правительством и повстанцами

Легко объяснять это тем, что российская команда, которая работала над Минскими соглашениями, не знала мирового опыта, неумело отстаивала русские интересы, и закрепляли их на вербальном уровне. Но, хотя подобное незнание и неумение очевидно имело место, нельзя всё объяснять только ими. Надо учитывать, что встречные требования предъявляли посредничавшие на переговорах европейцы. Что именно пока остаётся тайной, но для понимания ситуации необходимо иметь в виду, что:

— с точки зрения Германии и Франции, не говоря уже о США и ЕС, Минские соглашения должна выполняться почти исключительно Россией. Раз в полгода на совете ЕС Макрон или Меркель заявляют об этом невыполнении, после чего все без обсуждения единогласно голосуют за продление санкций;

— ПАСЕ ещё в апреле 2014 в своей резолюции говорила о недопустимости любых упоминаний федерализации Украины, а с 2015 года (тремя годами раньше Украины) стала в своих документах трактовать ДНР и ЛНР как оккупированные территории;

— Европарламент публично приветствовал в начале июля 2014 взятие ВСУ Славянска, Краматорска и других городов Донбасса;

— в европейской и американской прессе принято считать Минские соглашения несправедливыми, навязанными Украине, а предусмотренный их текстом особый статус часто именуется не положением документа, а требованием России;

— при подходе практически ко всем международным конфликтам признавалось, что мятежники отражают интересы больших групп населения, хотя и нелегитимным с точки зрения соответствующего государства способом; что отражалось в соответствующих формулировках международных структур и государственных деятелей — так, ТРСК никем не признана, кроме Турции, но её лидеры неизменно именовались представителями турецкой общины Кипра, а вот ДНР и ЛНР именуются исключительно “вооружёнными группами”, и ни разу Запад не призвал Киев к диалогу с ними.

Нечёткость же Минских соглашений в сочетании c тем, что их западные гаранты в лице Берлина и Парижа главный акцент делают на выборах, а не на статусе — очевидно означает, что изначально их видение ситуации было таково: Россия, пострадав от санкций, неизбежно откажется от имевшегося в 2014–2015 уровня поддержки Донбасса, а Минским соглашениям не нужна точность формулировок, поскольку их текст — лишь ширма, чтобы она ушла, сохранив (с их точки зрения) при этом лицо. То есть Россия, по мнению западных “партнёров”, должна была согласиться с киевско-европейским пониманием, в основе которого уверенность, что без “вооружённых групп” в Донбассе, несомненно, победят проукраинские силы, которым не нужен никакой статус, даже такой скромный, какой прописан в Минских соглашениях.

То есть, ситуация с Минскими соглашениями такова по одной простой причине: Россия и русские так ненавистны “цивилизованному миру”, что он не может им позволить того, что с лёгкостью позволяет другим.

Проницательным людям такая фобия была видна давно. Так, в 1944 Александр Довженко записал в дневнике о документальном фильме “Конференция в Тегеране”:

“В сцене передачи английского меча я почувствовал что-то досадное, обидное для Сталина и для всего русского народа (выделенное мной — Б. Г.), я бы сказал, что-то нахальное со стороны англичанина Черчилля… Мы для них полукитайцы, то есть не первая, а вторая, половина человечества, второстепенная. Мне было тяжко и грустно смотреть на замаскированную сцену преимущества того мира над этим моим миром”.

Отмечу, что это взгляд режиссёра, который понимал символику жеста даже лучше современных мастеров, так как вышел из немого кино. Хотя сейчас понимаешь, что и Довженко был слишком мягок, рядом с китайцами русские оказались лишь в силу ситуации Второй мировой, а сейчас они для Запада ниже мозамбикцев, дарфурцев и пигмеев из Демократической Республики Конго.

Конечно, европейскую и американскую русофобию у нас замечали всегда, а сейчас побольше, чем 7 лет назад, но процесс происходил не адекватно ситуации. Привычно и легко думать о том, как русских ненавидят дикие бандеровцы, которые не доросли до высокой культуры. Но непривычно и тяжко думать о том, как ненавидят русских “в мире цивилизованном” — ведь как же тогда “Священный союз”, Антанта, Русские сезоны Дягилева и мелодия из “Щелкунчика” на новостильное Рождество? Однако сейчас есть дела поважней, чем искать ответы на этот интересный вопрос. Не вопрошали же мы осенью 1941-го, а как же снятый годом ранее “Станционный смотритель” фон Учицкого (даже сейчас эта работа автора “Гитлерюгендовца Квекса” остаётся одной из лучших экранизаций русской литературы).

Ценой такой непривычности стали мантры по поводу того, что дескать “Европа прозревает” насчёт украинского режима. Сейчас их, конечно, куда меньше, чем в 2015–2016 гг. Но масштаб проблемы всё равно не понимается. Так, популярен тезис о том, что Украине необходима денацификация. Вот только кого она должна затрагивать? Радикалов с нацистской символикой, не представленных во власти (хотя нередко используемых ею), или прежде всего тех, кто властью распоряжался? Уверен, почти все считают, что нельзя обойтись без Порошенко и Яценюка. Но ведь их партии “Евросолидарность” и “Народный фронт” как раз в ходе войны стали состоять в Европейской народной партии вместе с германской ХДС и ей подобными. (Да, украинские партии приняты туда как наблюдатели, но поскольку их страна не член ЕС, иного статуса они иметь не могут). Следовательно, денацификация Украины — это её деевропеизация, но такой вывод, увы, не делается.

Пацифизм приходит с гробами

Согласно социологическим опросам, большинство жителей Украины считают войну в Донбассе главной проблемой страны. Однако в это число входят приверженцы и партии войны, и партии мира. Стоит заметить, что для подавляющего большинства украинцев война не является личной проблемой. Воюют лишь те, кто желает этого, то есть контрактники, а мобилизаций с 2015 не проводится.

А все масштабные антивоенные движения в мире возникали при сочетании двух взаимосвязанных вещей: обилия идущих в страну гробов и страха жителей этой страны перед тем, что они (или их близкие) окажутся против своей воли мобилизованными.

Но в сравнении с последними колониальными войнами Франции (в Алжире и Индокитае) или Португалии в Африке, не говоря уже о Вьетнамской войне США, потери Украины (с учётом численности населения каждой из стран) оказываются с марта 2015 на порядок ниже.

В современном мире к выгоде пиарщиков принято преувеличивать роль пропаганды и политкорректно преуменьшать роль насилия и порождённого им страха. А влияние последних факторов отражается не только на народных массах, но и на государственных деятелях.

Так, нынешний глава Украины превзошёл в воинственности Порошенко отнюдь не потому, что он и глава его Офиса, главный по переговорам по Донбассу Андрей Ермак, в сущности, являются “ястребами”. В первые месяцы пребывания в должности Зеленский кое в чём отступил от политики своего предшественника. А Ермак, как видно по показаниям, обнародованным в процессе первого импичмента Трампа, вообще считал Порошенко виновным в Донбасской войне. Но оба прежде всего конформисты. И нынешняя их ястребиность — просто способ показать Западу, особенно новой администрации Байдена, что они не пророссийские политики (подозрения, которые муссируются там после перестановок в киевской власти в прошлом марте). К тому же они уверены, что от Запада могут пострадать (Майдан им устроят или как-то иначе от власти отрешат), тогда как от России пострадать не могут.

А ведь такая уверенность — отнюдь не давняя черта украинских политиков. Так 18 марта 2014 премьер Арсений Яценюк заверял жителей Юго-Востока, что языковой закон никто не отменит, и в тех регионах у русского будет статус “фактически официального языка с такими же возможностями и правами, как и у украинского”. Что “местная специфика будет учитываться в вопросах образования, культуры, истории и её героев”, ибо “из ошибок 2005–2014 годов мы сделали выводы. Больше никто никому не будет навязывать своих ценностей”. И даже говорил: “невзирая на вооружённую агрессию России против Украины, я сделаю всё возможное, чтобы не просто сохранить мир, но и построить с Россией подлинно партнёрские и добрососедские отношения”.

Разве Яценюк так думал тогда на самом деле, а потом передумал? Да он в сущности был всегда одним и тем же, но весной 2014-го боялся и был готов на любые обещания, а когда понял, что может не бояться реализовывать свои истинные идеи, с лёгкостью от обещаний отказался.

Схожая психология свойственна и европейцам. Так, первый председатель европейского совета Херман ван Ромпей, в 2014, завершая свой мандат, сказал:

“Нужно найти способ для Украины стать децентрализованной (или федерализованной) и инклюзивной страной. Нужно глубоко браться за все эти проблемы и собрать главных фигурантов вокруг переговорного стола для достижения соглашения по типу "Осло 1993". Нужно найти место Украины в Европе”.

То есть такое место Украины, по его мысли, было невозможно без её децентрализации (равносильной федерализации) и без соглашения с ДНР и ЛНР (кто, как не эти республики, являются аналогами палестинцев в Осло?).

Да, эти слова и тогда были нетипичны для мейнстримного и облечённого должностью европейского политика. Однако они прозвучали, а в дальнейшем ничего подобного не было. И, думаю, не потому, что ван Ромпей был уникумом в этом мейнстриме, а потому что его разумные мысли были порождены страхом перед большой войной и наплывом беженцев в Европе. Было бы больше оснований для страха — и его голос не остался бы одиноким. Но с начала 2015 эти основания исчезли.

Стратегия Киева

Реальная роль Минских соглашений свелась к тому, что с ними война перешла в формат, который удобен для Киева и необходим для его стратегии. А она такова:

Цель Украины — демонстрировать своему населению позитивную динамику конфликта — то, что сегодня можно делать вещи, невозможные вчера.

На фронте достигнуть такой динамики нереально, поэтому там надо было ограничиться сохранением не угрожающих экономике вялотекущих, но постоянных военных действий с малыми потерями.

Позитивная динамика достигается, прежде всего, безнаказанными политическими действиями — принятием законов, которые делают объективно невозможным выполнение Минских соглашений, а главное борьбой с Русским миром — это и репрессии против оппозиции, и блокировка сайтов и соцсетей, и экономические санкции против России (там, где это не вредит Украине). Всех этих действий не было в 2014 — начале 2015, да и предвидеть их тогда было трудно. Они стали наращиваться с 2017 года и после некоторого отката (в первую очередь, в плане политрепрессий) в первые полтора года президентства Зеленского достигли ныне пика, и успех каждого из действий подкреплял уверенность Киева: “А < … >вы нам что сделаете!!!!”

В рамках этой стратегии все выгоды войны, дающей обоснование для репрессий, цензуры и т.д., сочетаются со всеми выгодами мира, в частности, экономической стабильностью. Так, со времён Порошенко одним из основных источников наполнения бюджета и твёрдого курса гривны стали облигации внутреннего государственного займа. Инвесторы — в том числе иностранные — не могли бы вкладываться в такие рискованные операции, не то что в воюющей стране, но и в государстве, где бы угроза войны казалась им реальной.

Но на прошлой неделе впервые появилась информация, что иностранцы стали избавляться от этих украинских бумаг. Так рынок отреагировал на нынешнюю реакцию России на обстрелы в Донбассе. Реакцию не на какое-то особое обострение, а на те же действия Киева, которые он даже в большем масштабе совершал в последние годы. Но игра мускулами России ставит под вопрос украинскую стратегию безнаказанности. Ведь теперь похоже, что Киеву сегодня опасней делать то, что можно было спокойно делать вчера. И трудно представить, что нынешняя напряжённость рассосётся сама собой, без масштабных изменений, дав Зеленскому возможность ощущать себя победителем.

Автор: Богдан Грымов для издания FITZROY